И вспоминал Севилью: как 11 августа прошлого года мы приехали туда из Малаги и встали в длиннющую очередь в Алькасар (которая, впрочем, двигалась довольно быстро). Но мне уже стало безразлично: очередь или не очередь. Взгляд был заворожен.
Впуск:
..............Услужливый, живой,
Подобный своему чудесному герою,
Веселый Бомарше блеснул перед тобою.
Он угадал тебя: в пленительных словах
Он стал рассказывать о ножках, о глазах,
О неге той страны, где небо вечно ясно,
Где жизнь ленивая проходит сладострастно,
Как пылкий отрока восторгов полный сон,
Где жены вечером выходят на балкон,
Глядят и, не страшась ревнивого испанца,
С улыбкой слушают и манят иностранца.
И ты, встревоженный, в Севиллу полетел.
Благословенный край, пленительный предел!
Там лавры зыблются, там апельсины зреют...
О, расскажи ж ты мне, как жены там умеют
С любовью набожность умильно сочетать,
Из-под мантильи знак условный подавать;
Скажи, как падает письмо из-за решетки,
Как златом усыплен надзор угрюмой тетки;
Скажи, как в двадцать лет любовник под окном
Трепещет и кипит, окутанный плащом.
Да, "трепещет и кипит"...
Последние две строчки - чистая параллель музыке Моцарта. Но писать тут о ней я не буду; спрячусь за Рихарда Штрауса: "Я не могу говорить о Моцарте, я могу лишь восхищаться им".
И о Севилье я говорить не могу, а могу только смотреть и восхищаться. И радоваться тому, что мы там были.
