Но вот вчера наткнулся на такой фрагмент, посвященный музыке:
"Она отерла вспотевшие ладони о коленки и, выпрямив спину («перед началом всегда глубоко вдохни»), заиграла Тридцать вторую сонату Бетховена, сложнейшую…
И когда после раскаленного до минора первой части вылетела на вторую, с разреженным воздухом ее альпийских вершин, накрытых снежными ризами, с ее умиротворенно истаивающим «Lebewohl!» – «Прощай!» – последних вариаций, все бури и потрясения первой части, все земные обиды и оскорбления, и месть – Яшкин побег, безумие внезапных Дориных истерик, отцова печаль – все осталось в прошлом, а душа растворилась в беспамятной неге, в синих тенях, скользящих по склону горы, облитому ледовым блеском.
И сливочным блеском сияла клавиатура, и черным плавником огромной акулы вздымалась поднятая крышка концертного рояля".
Просто странно показалось мне под пером писателя-музыканта читать такие банальности (при попытке "описать" музыку): "раскаленный до минор", "разреженный воздух альпийских вершин", "сливочный блеск клавиатуры", сравнение открытой крышки рояля с плавником огромной акулы. Смесь вычурности и банальности.
Конечно, это мелочи (в контексте целого), но всё же. Вспомним, что об опусе 111 написано в "Докторе Фаустусе" Т. Манна. И как написано.
