Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает - мы чужие.
Мы не туда попали… Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас - и даже
Все к лучшему…
Вот именно: "прекрасно обошлись без нас".
И еще один образец гениальной точности:
И было сердцу ничего не надо,
Когда пила я этот жгучий зной...
"Онегина" воздушная громада,
Как облако, стояла надо мной.
14 апреля 1962
Как ни странно, воздушная громада "Онегина" ассоциируется у меня со словами шекспировского Просперо ("Буря", акт IV, сцена 1):
Our revels now are ended; these our actors,
As I foretold you, were all spirits, and
Are melted into air, into thin air.
And, like the baseless fabric of this vision,
The cloud-capped towns, the gorgeus palaces,
The solemn temples, the great globe itself,
Yea, all which it inherit, shall dissolve...
And like this unsubstantial pageant faded,
Leave not a rack behind.
Но ведь Пушкин мечтал о читателе:
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья
А в другом месте:
Как дым исчез мой легкий дар
И не является ли в этом месте призрак Сальери?
Я жег мой труд и холодно смотрел
Как мысль моя и звуки, мной рожденны,
Пылая, с легким дымом исчезали.
Впрочем, то, что Сальери - тоже alter ego автора (Пушкина), я давно понял.
И все сказанное легко интегрируется в картину Магритта "Иллюзорность грандиозности".
